О Михаиле Ивановиче Брусневе я впервые узнал, работая в Карачаево-Черкесской областной газете. Некоторые материалы об известном земляке мне передала вдова одного журналиста, имя которого я, увы, не помню, так как не был с ним знаком. Он умер еще до того, как я пришел в газету «Ленинское знамя». Мне, молодому журналисту, было лестно продолжить дело маститого коллеги, и я охотно взялся за него.
Вскоре я понял, что материала очень мало, и вместо того, чтобы выехать на родину Бруснева в станицу Сторожевую и поискать на месте что-то об этом человеке, по неопытности ограничился тем, что было, а нехватку материала восполнил вольными рассуждениями на тему борьбы рабочего класса за свои права. Получилась, по большому счету, ерунда, хотя материал и отметили на редакционной летучке. Я писал о трудной судьбе революционера, о жандармском беспределе и тюремных застенках. Словом, одни штампы журналистики эпохи развитого социализма.
Были, конечно, и застенки, и репрессии по отношению к тем, кто боролся против режима. Но жизнь, как известно, не бывает черно-белой.
Бруснев, сын казачьего хорунжего, воспитанный в духе патриотизма и служения Отечеству, познакомившись со студентами, настроенными революционно, сам увлекся идеями переустройства общества, именно с марксистских позиций. Можно сказать, что Бруснев был одним из первых марксистов России.
Тогда еще не было РСДРП, даже не было Союза борьбы за освобождение рабочего класса, где впервые Ленин заявил о себе как политик. Тем не менее Бруснев был знаком с будущими соратниками Владимира Ильича, такими как Леонид Красин и будущая жена вождя Надежда Крупская.
Она, кстати, писала о Брусневе: «Удивительный человек Михаил Иванович… Ясный, спокойный русский ум и характер… И такая предельная преданность рабочему делу!.. С ним рядом уверенней, крепче начинаешь чувствовать саму себя… У него даже фамилия такая подходящая — Бруснев: что-то надежное, крепкое…»
Группа Бруснева руководила стачками на заводах, устроила грандиозную демонстрацию во время похорон публициста Николая Васильевича Шелгунова, впервые в России провела маевку рабочих. Она состоялась в 1891 году на Каменном острове, тогда это были окрестности Санкт-Петербурга.
Переехав в Москву, Бруснев попробовал там активизировать рабочее движение, но был арестован и посажен в Таганскую тюрьму. Получив срок, четыре года заключения, он был отправлен в Петербург, в знаменитые Кресты. А после отсидки сослан на десять лет в Сибирь, в Верхоянск.
Вернувшись из ссылки, отошел от революционной борьбы, служил в советское время в торгпредствах за рубежом, Наркомате труда, и умер своей смертью в 1937 году в Ленинграде.
Примерно эти факты, за исключением слов Крупской, я и озвучил в той первой статье, разбавив их всяческими нелестными эпитетами на счет царского режима.
А в 1987 году, работая уже в «Ставропольской правде», я все-таки напросился в командировку в Сторожевую. Там мне порекомендовали человека, который собирал материалы о своем знаменитом земляке.
Звали его Яков Колков. Он собрал удивительный материал о жизни Михаила Бруснева. Много лет ездил по архивам, писал запросы, нашел в Ленинграде даже дочь Бруснева, которая передала ему некоторые личные вещи Михаила Ивановича.
Помню, мы сидели как-то в библиотеке, которая располагалась в бывшем доме Брусневых, старом, со скрипучими полами. Ничего, кроме старого пианино, на внутренней стороне крышки которого было выцарапано: «Брусневъ», не напоминало о былых хозяевах. А вот документы были потрясающими. Они перевернули мои представления, базировавшиеся на советских клише о царском режиме. Признаюсь, я был потрясен.
А недавно я нашел в интернете статью в той самой газете, в которой я начинал работать. Теперь она называется «День республики». Это был репортаж из станицы Сторожевой об открытии памятной стелы в честь земляка. Там в местной школе есть и музей Бруснева. Как я понял из публикации, процентов 90 экспозиции состоит из тех самых материалов, что собрал Колков — какую прекрасную память оставил о себе этот человек!
Вспоминаю, как читал копию дела уже арестованного Бруснева. Вроде бы враг режима, а все, что касается его личности, его здоровья, расписано подробно, даже скрупулезно, нет и тени пренебрежения, тем более ненависти.
На что жалуется заключенный Бруснев, соблюдены ли его права, выдано ли теплое белье и т.п. Я был сражен наповал этим чуть ли не заботливым тоном документов. И так во всем. А нас учили, что классовая борьба не терпит компромиссов, что хуже классового врага разве что иноземный захватчик.
Для молодого человека, воспитанного в советской школе, прочитать такое было потрясением, информационной бомбой.
Позже я нашел книгу Вячеслава Шапошникова «К земле неведомой». Это была биографическая повесть о Михаиле Брусневе. Написана она в 80-е годы, то есть, с позиций коммунистической идеологии. Но автор, как я узнал недавно, человек верующий, издававший даже православную газету, кое-где все-таки отходил от строгих идеологических рамок.
В частности, он приводит письмо Бруснева, находившегося в заключении, своим родным в Сторожевую. «Я тебе писал из больницы, дорогой Яша, что я скоро выздоровею. И вот теперь я снова здоров и на старом месте. Уже дня три как я не принимаю никаких капель — ни от малокровия, ни от расстройства желудка. Из этого ты можешь заключить, что я снова пополнел и приобрел правильное пищеварение. В больнице я пролежал почти месяц. Это меня несколько развлекло. Возвращаясь из больницы, я совершил путешествие через всю Москву. Я ехал на извозчике. Ехать нужно было шагом, так как меня сопровождал пеший почетный конвой. Это путешествие продолжалось около двух часов и доставило мне большое удовольствие. В больнице мне, собственно говоря, было недурно. У меня был там очень хороший аппетит, и на вопрос доктора об этом предмете только скромность не позволяла мне ему сказать, что аппетит у меня — волчий. Точнее говоря, мне там всегда удивительно хотелось есть, и, что тебе покажется странным, даже после обеда… Это меня особенно огорчало вначале, так как у меня не было своих денег, они оставались в тюрьме, их не догадались со мной отправить. Нужно было несколько раз писать заявление, чтобы мне их выслали. Это делалось по телефону (как тут не быть прогрессистом!), но ведь по телефону нельзя же посылать деньги, да еще арестанту. Прошло две недели в ожидании, я не пил по утрам чаю (вечером давали казенный) и поедал картофельный суп и кашицу гречневую до последней капли. Но так как мне хотелось и после этого есть, то я принужден был прибегнуть к самому консервативному средству, т. е. подать прокурору жалобу; тогда мне прислали денег. Я зажил на славу. Я стал пить чай с сахаром, молоко, есть булки и проч., и так как я, в довершение всего, принимал в день по две капли жизненного эликсира, то я скоро пополнел и окончательно выздоровел. В больнице я не испытывал по ночам того томительного одиночества и скуки, какие испытываю здесь».
Могло ли быть написано нечто подобное из гулаговской больнички, когда последователи марксиста Бруснева пришли к власти? Вряд ли.
Другой весьма показательный эпизод из этой книги. Брусневу, окончившему Петербургский технологический институт, диплом на руки не выдали. Его переслали в станицу Баталпашинскую (ныне город Черкесск) в войсковое управление, чтобы там перед вручением документа заблудшего казачьего сына хорошенько пропесочили. Может, одумается? То есть, режим не спешил сразу применять репрессии, использовались более гуманные методы воздействия, как видим, просто пожурить по-отечески.
И родные пытались поговорить с Михаилом. Шапошников приводит разговор Михаила с братом Гавриилом, который вполне мог состояться в реальной жизни.
«— Эх, Миша, Миша! — продолжал Гавриил. — Романтик ты у нас!.. Не обижайся только! Закрутил твою голову этот Питер. За-кру-тил… Втянул в политику… Ох уж эта по-ли-ти-ка!.. И слово-то какое-то скользкое… А по-моему так: люби свою землю, живи честно, не воруй, не бунтуй, уважай власть, данную господом богом, служи, работай на совесть, прилежно… Вот и вся политика. Я хочу жить, не мудрствуя, как живут простые кавказцы, достойно и спокойно принимая жизнь и смерть, радости и горе… А всякие там теорийки и теории — это от лукавого!
"Как запутанно, как нелепо устроена жизнь! " — думал Михаил. — Сколько в ней всяческого неприятия, непонимания одним человеком другого!.. Один совершенно не приемлет того, что для другого — сам свет, сама правда… И не просто не приемлет: за ним — целая система совсем иных воззрений, совсем иных взглядов… Даже вот меж нами, братьями, это так… Гавриил — цельный, умный человек, с характером, с волей. Но эта его цельность и умность не знают того размышления, которое привело бы его к болезни совести, к разладу с установленным порядком жизни… Как все у него просто: исполняй долг, честно служи… И человек, таким образом, оказывается в ладу со своей совестью… Нет, брат, нет! Чувство твоей личной ответственности за все, что творится вокруг, за суть и дух окружающей тебя жизни, — только на этом можно твердо стоять честному человеку!.. А твое добросовестное исполнение долга… Тут ведь надо видеть: чему на пользу эта добросовестность!..»
Каждый из братьев так и остался при своем мнении. Сейчас, размышляя над этим, думаю, что правда Гавриила мне ближе. Если бы так думало большинство молодых людей того времени, может, и не пришлось бы России испытать ту трагедию, которая произошла с нашей страной и народом? Но у истории нет сослагательного наклонения.
После тюрьмы Бруснев отправился в Сибирь. Находясь в ссылке, он занялся изучением природы Севера, писал научные труды, которые отсылал в Русское географическое общество, и которые были там высоко оценены.
И вот читаю рапорт одного жандармского офицера в адрес вышестоящего начальства, в котором он просит ослабить режим для ссыльного Бруснева, ибо его научная деятельность может быть полезна Российскому Отечеству. И режим ослабили. Более того, Брусневу было разрешено принять участие в экспедиции на Восточно-Сибирские острова по поиску пропавшей экспедиции барона Эдуарда Толля, того самого, который отправился на поиски легендарной земли Санникова.
А знаете, кто возглавил эту экспедицию? Тогда еще лейтенант флота Александр Колчак, будущий верховный правитель Сибири. Колчак — блестящий морской офицер, выдающийся гидролог и картограф, путешественник.
Вот что пишет Бруснев об этом периоде своей жизни: «2 мая на Новосибирские острова возвратились Алексей Горохов и Егор Гулимов, посланные мною в Казачье за коллекциями. С ними я получил известие об экспедиции лейтенанта Колчака… От него я получил письмо, выслать ему на подмогу несколько нарт собак. Я послал две нарты…».
И еще: «… 31 июля приезжал на Новую Сибирь (острова) господин Колчак со своими поморами… Они привезли мне целую тушу медвежьего мяса, что было очень кстати для наших собак… 11 августа партия Колчака снова прибыла к нам на острова Беннетта… Казалось, невероятным его путешествие на лодке по Ледовитому океану. На этот раз он провел у нас три дня».
Можно только догадываться, о чем говорили будущий руководитель белого движения и бывший революционер? Бывший, потому что после возвращения из ссылки Бруснев отошел от революционного движения, в отличие от своих соратников Красина, Крупской.
Возможно, пережитое, в том числе и человеческое отношение к себе в тюрьме и ссылке, общение с такими выдающимися личностями, как Александр Колчак и Эдуард Толль, как-то повлияли на мировоззрение Бруснева? Опять приведу цитату из книги Шапошникова. Это разговор барона Толля с Брусневым перед тем, как ему отправиться в свою последнюю экспедицию.
« — Для меня, Михаил Иванович, такие, как вы, — загадка… Вот мы идем рядом, а я чувствую, простите, что рядом со мной идет человек, несущий в себе какой-то иной, не вполне понятный мне, мир… Я наблюдал и вас, и двух ваших товарищей, тоже недавних политссыльных. Опять же, простите мне это нелепое словцо — «наблюдал»… Все трое — честные, прекрасные люди, перед каждым из вас может открыться по-настоящему интересный путь, поскольку у вас для этого есть все: способности, знания, характер, воля… И такое поле деятельности представляет собой наша страна! Вы-то, Михаил Иванович, имели возможность почувствовать — какая это громада! И сколько этой огромной стране надо по-настоящему деятельных людей! Знающих людей! Вы же вот, являясь именно таковыми, вынуждены здесь, в этих пустынных местах, чуть ли не убивать свои лучшие годы… Ваши знания, ваша энергия, ваши способности, в которых так нуждается Россия, остаются под спудом… Тяжело на душе от такого противоречия…»
А, может, просто с возрастом человек остепенился, отказался от радикальных взглядов? Этого мы уже никогда не узнаем. Но, бесспорно одно — мой земляк Михаил Иванович Бруснев, именем которого названа улица в Ставрополе, принес больше пользы своему Отечеству как ученый и путешественник, чем как революционер.
Сергей Иващенко
Свежие комментарии